Черновик «Волки у границы»/«Wolves Beyond the Border»

Материал из HYBORIANAGE
Версия от 19:55, 11 декабря 2017; Bingam (обсуждение | вклад) (Новая страница: «'''Перевод Г. Корчагина''' <center>'''Глава 1'''</center> Меня разбудил глухой рокот барабана. Лёжа с…»)
(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к: навигация, поиск

Перевод Г. Корчагина

Глава 1

Меня разбудил глухой рокот барабана. Лёжа среди кустов, послуживших мне укрытием, я высматривал источник звуков, столь обманчивых в этом дремучем лесу. Раздавались они где-то далеко, в непосредственной близости заросли безмолвствовали. Надо мной сплелись, создав плотную крышу, ежевика и вьюны, а выше заслоняла небо мрачная арка из ветвей деревьев-гигантов. Через этот лиственный свод не проглядывала ни единая звездочка. Не было в небе и луны, ночь выдалась чёрная, как ненависть ведьмы.

Что ж, тем лучше для меня. Если я не вижу своих врагов, то и они меня не заметят.

Однако сквозь ночь кралась зловещая барабанная дробь. Бум-бум-бум... Размеренные, монотонные звуки, будто безымянное лесное чудище посвящало кого-то в свои нечестивые тайны. Ошибиться было невозможно: это боевой барабан пиктов, по нему бьют ладони раскрашенного дикаря из свирепого племени, что обитает в дебрях за границей Западной Марки.

За этой границей находился и я, разведчик-одиночка. Прятался в ежевике посреди громадного леса, где едва ли не от первого рассвета Времен неистовствовали обнаженные исчадия ада.

Наконец удалось понять: барабан находится на западе, и вряд ли очень далеко. Я поспешил затянуть потуже пояс, обременённый ножом и боевым топориком в шитых бисером чехлах, надел тетиву на увесистый лук и проверил, не сорвался ли с левого бедра колчан; в кромешной мгле пришлось всё это делать на ощупь. После чего я выполз из кустов и осторожно двинулся на звуки.

Не верилось, что барабан гремит из-за меня. Если я обнаружен людьми леса — не далекий рокот стал бы тому подтверждением, а нечаянный удар ножа в горло. Но раз уж я проник в пиктскую чащобу, нельзя не замечать тайные знаки, нельзя не ломать голову над их грозным смыслом. Быть может, они пророчат беду для белокожих чужаков, чьи разбросанные по вырубкам хижины грозят здешней вековой глуши. Быть может, они сулят пожары и пытки, и ночной звездопад огненных стрел, и кровавый топор, гуляющий по черепам взрослых и детей.

Так и шёл я в кромешной темноте девственного леса, пробирался ощупью среди огромных колод, временами опускался на четвереньки. То и дело какая-нибудь ползучая тварь подворачивалась под руку или даже касалась лица, и тогда сердце мое уходило в пятки. В этих зарослях водились большущие змеи, они любили, обвив хвостом ветку, свешиваться над тропой в ожидании добычи. Но те, кого я искал, были опаснее самой хитрой и самой ядовитой змеи. Их барабан теперь говорил громче, вынуждая меня удвоить, утроить чуткость.

И вот я заметил красный сполох меж деревьев, услышал дикарские голоса, что сливались с рыком барабана.

Чем бы ни занимались варвары на чёрной прогалине, какие бы богомерзкие ритуалы ни вершили, они наверняка расставили вокруг сторожей. А пикт может подолгу стоять недвижим и неслышим, и не отличишь его от деревьев в ночном лесу, пока не метнется к твоему сердцу сталь. Я весь покрылся мурашками, ожидая встречи с кем-нибудь из этих грозных часовых, но сделать ничего не мог, разве что держать перед собой нож в вытянутой руке. Ободряла лишь одна мысль: даже пикт не заметит крадущегося человека среди такой густой растительности в такую облачную ночь.

Вновь передо мной появился свет костра, на его фоне мелькали чёрные силуэты, будто демоны возле красного адского пламени. Прокравшись меж тесно стоящими кустами тамариска, я увидел в чёрной кайме зарослей широкую поляну и движущиеся на ней тела.

Там было сорок-пятьдесят пиктов, в одних лишь набедренных повязках, в чудовищной раскраске. Они сидели широким полукругом, спиной ко мне, и смотрели на огонь. Клан ястреба, или онаяга, судя по перьям в густых чёрных гривах. Посреди поляны стоял грубый алтарь из уложенных друг на друга валунов, и при виде его я вновь похолодел от страха. Ведь я уже видел такие алтари, сплошь покрытые копотью и засохшей кровью. Правда, еще ни разу зверские обряды пиктов не отправлялись на моих глазах, но доводилось слышать рассказы тех, кто побывал в их стране пленником или, как я сейчас, лазутчиком.

Между костром и алтарём плясал разряженный в перья шаман; медленные движения тела и рук, шаркающие шаги делали танец неописуемо гротесковым. Перья взлетали и опадали, а черты лица прятались под алой демонической маской — ну точно ухмыляющаяся морда лешего.

В фокусе полукруга воинов сидел на корточках дикарь, и зажатый между его колен барабан отзывался на удары низким злым рыком — словно раскаты далекого грома.

Между воинами и пляшущим шаманом стоял человек, к племени пиктов не принадлежавший. Ростом не ниже меня, с белой кожей, на которой играли отсветы костра. Из одежды на нем — только набедренная повязка из шкуры важенки и мокасины; из украшений — узор на теле да перо ястреба в волосах. Наверное, это лигуриец, белый дикарь из тех, что малыми племенами живут в великом лесу, порой воюя с пиктами, порой замиряясь и даже заключая союзы. Кожа у лигурийца не темнее аквилонской. Пикты тоже принадлежат к белой расе, то есть они не желтые, не красные и не коричневые, но зато смуглы, черноглазы и черноволосы. И уж точно ни пикты, ни лигурийцы не считаются белыми у жителей Западной Марки, относящих к этой расе только людей с хайборийской кровью.

И тут я увидел, как три воина затаскивают в круг света человека. Это был пикт, нагой и окровавленный. По перу, чудом удержавшемуся в спутанных волосах, я узнал выходца из клана ворона — врага ястребов с незапамятных времен. Связанного по рукам и ногам пленника бросили на алтарь. Я видел, как взбухают и корчатся в отсветах костра мышцы, но тщетно бедняга пытался разорвать сыромятные ремни.

Вновь шаман пустился в пляс, выделывая мудреные коленца вокруг алтаря, а барабанщик теперь лупил так, словно в него вселился демон. И тут вдруг с простертой над поляной ветви сорвалась исполинская змея, из тех, о которых я уже упоминал. По её чешуе бегали отблески, из пасти выстреливал раздвоенный язык, но воины не выказывали страха, хоть змея и проползала в считанных локтях от иных. Ну и дивные же дела! Я-то знал: у пиктов нет врагов опаснее этих тварей.

Перед грудой камней чудище выгнуло шею, подняло голову; глядя ему в глаза, по другую сторону алтаря двигался в танце шаман. Корчились его туловище и руки, едва шевелились ноги, и змея тоже пустилась в пляс, извивалась и качалась, будто загипнотизированная. Из-под шаманской маски вырвался жуткий свист — похоже звучит ветер в сухих камышах лимана. Гигантская рептилия тянулась вверх, медленно поднималась все выше и выше, а затем принялась обвивать алтарь вместе с распластанным на нем человеком, и вот уже все его тело скрылось под радужными петлями, видна только голова, да и над нею грозно нависла башка гада.

Свист превратился в визг, а тот перерос в крещендо полного торжества, и шаман бросил что-то в огонь. Поднялся большой зеленый клуб, дымом заволокло алтарь, сделав нечёткими, почти иллюзорными очертания рептилии и человека. Но я угадывал корчи в толще этого дыма, я понимал, что там происходят страшные метаморфозы — черты разных существ расплывались и сливались, и вот уже нельзя судить, кому какие принадлежат. По сидящим пиктам пробежала дрожь, словно стонущий ветер хлестнул по ветвям ночного леса.

Вскоре дым развеялся. Человек и змея лежали недвижно, и я обоих принял за мертвых. Но шаман схватил пресмыкающееся за хвост, и смотал покорное тулово с алтаря, и небрежно уронил наземь, и столкнул с груды камней человеческое тело, и разрезал на запястьях и лодыжках сыромятные ремешки. А затем снова закружил в танце, корчась телом и дико жестикулируя руками.

И вдруг человек из клана ворона зашевелился. Но не встал. Голова его качалась из стороны в сторону, и я видел, как выстреливает и прячется язык. Клянусь Митрой, он извивался, отползая от огня на животе. Точь-в-точь змея!

Вдруг тело этой «змеи» сотрясли конвульсии. Выгнув шею, она вскинулась почти во весь рост, затем упала и снова вздыбилась, тщетно и страшно — вот так же, тщетно и страшно, пытается встать человек с отрубленными конечностями.

Дикое завывание пиктов заставило содрогнуться саму ночь, и на меня, затаившегося в кустах, накатила тошнота. Теперь я понял суть этой мерзкой и жуткой церемонии. До меня уже доходили слухи о ней. С помощью чёрного первобытного колдовства, затаившегося с незапамятных времен в чреве этого девственного леса, шаман отомстил пленному врагу, переселив его душу в змеиное тело. И обезумевшие от крови пикты вопили при этом, точно демоны ада.

Жертвы корчились в агонии бок о бок, человек и рептилия, пока не сверкнул меч в руке шамана и не упали обе головы. И боги тому свидетели: если змеиное тулово только пару раз дернулось и застыло, то человеческое каталось, извивалось и билось — ну точь-в-точь обезглавленная змея!

Я же был охвачен смертельной слабостью и дурнотой, да и найдется ли на свете белый, способный хладнокровно глядеть на такую гнусную бесовщину? А дикари в боевой раскраске завывали, похабно жестикулировали над мертвецами, упивались их горьким роком. По мне, так это вовсе не люди, а подлые исчадия мира Тьмы, порожденные только для душегубства. Шаман развернулся прыжком, и оказался лицом к полукругу воинов, и сорвал маску, и завыл по-волчьи. И я узнал это лицо, освещенное костром. Тотчас все страхи и отвращение были вытеснены буйным гневом, и вылетели из головы мысли об осторожности и даже о долге, что привел меня сюда. Ведь этот шаман — не кто-нибудь, а сам Тианога из племени южных ястребов. Это он сжег заживо сына Джона Гайтера, моего друга и я, обуреваемый ненавистью, действовал почти инстинктивно. Сорвал с плеча лук, наложил стрелу и выпустил её, и все это — в один миг. Не слишком ярко горел костер, зато до цели было рукой подать, к тому же мы, жители Западной Марки, вырастаем под звон тетивы. Старый Тианога лишь мяукнул по-кошачьи да пал навзничь, а прочие взвыли от изумления при виде дрожащего над его грудью древка. Круто развернулся долговязый воин, и я в первый раз смог увидеть его лицо. Клянусь Митрой, это было лицо белого человека!

Пораженный до глубины души, я даже оцепенел на несколько мгновений. А вот пикты времени не теряли. Сорвались с места, быстрые и гибкие, как пантеры, кинулись в лес ловить вражьего стрелка.

И успели достигнуть первых кустов, прежде чем я разорвал путы страха и изумления, вскочил и пустился наутёк, пригибаясь под ветвями и огибая стволы. В такой кромешной мгле только инстинкт спасал от столкновений с препятствиями. Но зато пикты не смогут напасть на след, им тоже придется действовать наугад.

Спеша на север, я вдруг услышал завывания позади — от столь чудовищных, полных кровожадной злобы воплей любая душа уйдет в пятки. Все ясно: дикари выдернули из груди шамана стрелу и поняли, что она сделана рукой белого человека. И лютая ненависть ко мне только добавит сил преследователям. Я бежал, и сердце колотилось от страха и напряжения; в глазах ещё стояли картины разыгравшегося на поляне кошмара. И этот белый человек, хайбориец,— он держался не как пленник, а как почетный гость. Ему оставили оружие — я успел заметить нож и топорик на поясе. Неужели возможна подобная мерзость? Не привиделось ли мне все это действо? Еще ни разу не дозволялось белому смотреть на танец меняющейся змеи. Это мог сделать лишь пленник, как тот несчастный из племени воронов, или шпион вроде меня.

Как понимать случившееся? Что оно сулит моему народу? Помимо страха меня обуревали самые дурные предчувствия. Они-то и заставили почти забыть о благоразумии. Осторожность уступила спешке; будь иначе, я бы не налетел на то проклятое дерево! Если бы не шум, ближайший пикт пробежал бы мимо, не увидел бы меня в чёрной ночи.

Позади меня больше не орали дикари, но я знал: пикты охотятся, точно волки с горящими глазами. Они растянулись в длинную дугу и прочесывают лес. Мой след пока не взяли, потому и молчат. Такой у них обычай — преследовать добычу без единого звука, пока она не окажется вблизи, в одном верном рывке.

Воин, услышавший звуки моего бегства, либо охотился в одиночку, либо оторвался от шайки, забежав далеко вперед. Возможно, он и вовсе не участвовал в погоне, а просто сторожил здесь, чтобы на его приятелей не напали с севера.

Как бы там ни было, он услышал, как я приближаюсь бегом, и ринулся на меня в непроглядной мгле, как сущий демон. Но его выдал слабый топот босых ног, и я успел резко повернуться навстречу.

Ночью пикты видят как кошки, и не могло быть сомнений: я обнаружен врагом. Но одно дело — обнаружить, и другое — хорошо разглядеть; дикарю я казался чёрным пятном. Занесенный им нож встретился с выброшенным навстречу топором; миг спустя мой собственный нож вошел в грудь врага, и от лиственного свода отразился смертный вопль — точно клич самого рока.

Ему вторил свирепый рёв на юге. Преследователи совсем близко, в нескольких сотнях шагов. Теперь они точно знают, где добыча, и мчатся по лесу, высунув по-волчьи языки.

Я припустил что было духу, жертвуя всякой осторожностью ради быстроты и полагаясь на удачу. Авось не налечу в потёмках на дерево, не раскрою себе череп.

Но вдруг деревья расступились, исчезли кусты. Не свет ли забрезжил меж ветвями там, впереди? Да, это луна, на небе слегка убавилось туч.

Я мчался по этому редкому лесу, как проклятая душа, травимая демонами на адской охоте. Вопли позади звучали всё громче и громче, кровожадные твари уже ликовали. И вдруг ослабли крики, торжество сменилось гневом и досадой — еще бы, ни один пикт не сравнится в беге без препятствий с белым воином из Западной Марки.

Правда, пикты могли быть и впереди — как одиночки-разведчики, так и военные отряды. Но повезло — размалёванные призраки не бросались на меня из теней. Наконец я продрался через кусты к ручью и увидел впереди меж деревьев свет. Это могла быть только крепостца Кваньяра, самый северный аванпост Шохиры.


Глава 2

Прежде чем продолжать эту хронику кровавых лет, наверное, надо рассказать о себе и объяснить, почему я в одиночку отправился в Дебри пиктов.

Меня зовут Гэлт, сын Хагара. Я родился в провинции Конаджохара. Когда мне было десять, пикты прорвались за Чёрную реку, и обрушились на крепость Тусцелан, и убили там всех до одного, и очистили провинцию от поселенцев, изгнав их на восток, за Громовую реку. Конаджохара снова приросла к пустошам, населённым только дикими зверьми и людьми. Её бывшие жители разбрелись по Западной Марке и осели в Шошире, Каунаваге и Орискавни, но многие, в их числе моя семья, подались на юг и нашли пристанище на реке Боевой Конь, возле крепости Тандары. Позже к ним добавился люд из старых провинций, где случился переизбыток населения; и вот возник край под названием вольная провинция Тандара, отличавшийся от других, расположенных восточнее болот. Те земли достались от королевских щедрот самым родовитым дворянам и под властью этих дворян обустраивались и заселялись. Совсем другая судьба у Тандары, её свободные поселенцы отвоевали у чащоб без содействия аквилонской знати. Мы не платили податей никаким баронам. Никто из самых родовитых дворян не ставил над нами управляющих, мы их выбирали сами, из своей среды, и эти управляющие отвечали только перед королем. Мы собственными руками возводили крепости и этими же руками их защищали. И в дни войны, и в дни мира мы обходились своими силами. Видит бог, мирных дней на нашу долю выпало немного, ибо не утихала распря между нами и свирепыми соседями — пантерой, аллигатором и другими пиктскими кланами.

Вопреки всему мы процветали и редко задавались вопросом, что творится восточнее болот, в королевстве, откуда пришли наши деды. Но вот и до нашей глуши долетел грохот сотрясшей Аквилонию катастрофы. Пришла весть о гражданской войне, о том, как мятежники вырывают трон у древней династии. Искры этого пожара зажгли наше приграничье, и сосед восстал на соседа, брат — на брата. На аквилонских равнинах сражались и убивали рыцари в сияющей стали... Вот почему я в одиночку пересекал дебри между Тандарой и Шохирой, спешил донести известия, способные изменить судьбу всей Западной Марки.

Кваньяра — крепость-невеличка, квадрат земли, обнесенный палисадом из заостренных бревен, на берегу ручья с названием Нож. Я уже видел, как вьется флаг на фоне бледной утренней зари — флаг с гербом провинции. А ведь раньше над ним висел королевский штандарт с золотым змеем! Это могло значить многое. Или не значить ничего. Мы, жители приграничных земель, мало смыслим в традициях, этикете и тому подобных игрушках, столь дорогих королям в странах за болотами.

Я перебрался через Нож по мелководью и на другом берегу встретился с лесовиком, долговязым мужчиной в одежде из оленьей кожи. Узнав, что я пришел из Тандары, он воскликнул:

— О Митра! Видать, и правда дело срочное, коли ты не кружным путем пустился, а напрямик через лес.

Ведь Тандара, как я уже упоминал, лежала наособицу от других провинций. Между ней и болотами Боссонских пределов протянулась Малая пустошь. Безопасная дорога пересекала и пустошь, и болота и задевала соседние провинции, а это слишком длинный и скучный путь.

Он стал меня пытать, что нового в Тандаре; я же отвечал скупо. Мол, сам почти ничего не знаю, только что вернулся из долгой разведки на земле племени выдры. В этом не было правды. Но я не знал политической ситуации в Шохире, а потому решил осторожничать. Затем я спросил, в крепости ли сейчас сын Хакона Строма, и услышал в ответ: нужный мне человек не в Кваньяре, а в городе Шондара, это несколькими милями восточнее.

— Надеюсь, Тандара объявит своим правителем Конана,— произнес он с жаром.— Не скрою, мы-то свой выбор уже сделали, окончательно и бесповоротно. Эх, кабы не злая моя судьба, я бы не торчал здесь с горсткой парней, не стерег бы границу в ожидании набега пиктов. Я бы с радостью променял свой лук и охотничью рубаху на место в рядах нашей армии. Сейчас бы стоял на речке Огаха, у Тенитеи, и готовился бы задать взбучку Брокасу Торскому и его проклятым отступникам.

Я ни слова на это не сказал, хотя изумление мое было преизрядным. Вот это да! Ведь барон Торский — владетель Каунаваги, а не Шоширы, чей покровитель — Тасперас Кормонский.

— А где же Тасперас? — спросил я, и охотник, чуть подумав, ответил:

— Отбыл в Аквилонию сражаться на стороне Конана.

И посмотрел на меня в упор, как будто заподозрил шпиона. Тогда я осторожно проговорил:

— В лесу я видел человека из Шохиры. У него какие-то дела с пиктами, судя по тому, что он среди них живет, голый и размалеванный, и даже участвует в кровавых церемониях, и...

Гримаса ненависти, исказившая лицо шохирца, заставила меня осечься.

— Да будь ты проклят! — воскликнул он в негодовании.— Какого демона сюда явился? Чтобы оскорблять?

А ведь и правда, назвать жителя Западной Марки предателем — значит нанести смертельное оскорбление. Но я пошел на это осознанно. Теперь ясно: моему собеседнику ничего не известно о том ренегате. Не желая выдавать лишних сведений, я мягко сказал охотнику, что он не так меня понял.

— Все я понял отлично,— процедил он, кипя.— Смуглая кожа и южный акцент позволяют заподозрить в тебе лазутчика из Каунаваги. Но даже если ты не лазутчик, все равно не можешь хамить шохирцам безнаказанно. Не будь я на посту, снял бы пояс и показал тебе, чего стоит наш брат в драке.

— Мне ссориться не с руки,— сказал я.— Но путь мой лежит в Шохиру, можем встретиться там, как с поста сменишься. Было бы желание.

— Скоро встретимся,— мрачно посулил он.— Я Шторм, сын Грома, в Шохире меня каждая собака знает.

Я оставил его на берегу речки и пошел дальше, а он смотрел вслед, поглаживая рукояти топорика и ножа — наверное, боролся с желанием запустить мне в затылок что-нибудь тяжелое и острое. Встречаться с другими сторожами что-то вдруг расхотелось, поэтому крепостцу я обогнул по широкой дуге. В столь неспокойные времена достаточно любого неосторожного слова, чтобы тебя приняли за шпиона,— а со шпионами, вестимо, на войне разговор короткий. В косматой башке у этого Шторма, сына Грома, явно зародилось подозрение, и он был бы рад задержать меня и доставить в крепость для разбирательства. Но сделать это не позволило уязвленное достоинство — для таких, как он, честь важнее всего. Да, лихие наступили времена — прежде никому бы не пришло в голову подозревать и допрашивать белого человека, идущего через границу. Налетел кровавый вихрь, и все смешалось, и теперь владетель Каунаваги вторгается в земли соседей.

Вокруг крепости на несколько сот шагов был вырублен лес. Беспрепятственно преодолев расчищенный участок, я двинулся параллельно стене и ни единой души не встретил, хоть и пересек несколько выходящих из Кваньяры дорог.

Огибая вырубки и фермы, я направлялся на восток, и солнце висело не так уж высоко в небе, когда показались крыши Шондары. Лес заканчивался менее чем в полумиле от городка, одного из самых пригожих на этой приграничной земле, на диво красивого для приграничья: одни дома целиком сложены из бруса, другие — каркасные; некоторые покрашены и всё без исключения опрятны. Чем-чем, а каркасными домами моя Тандара похвастаться не может. Но не отсутствие рва и даже частокола показалось мне самым странным. В Тандаре любая постройка в первую очередь предназначена для обороны и лишь во вторую — для жилья или хранения. Поэтому не деревни разбросаны по провинции, а хижины, каждая из них по сути маленькая цитадель.

Здесь же крепость стояла справа от поселения, посреди луга. Имела она и палисад, и ров и величиной едва ли не превосходила Кваньяру. И над стеной я заметил движущиеся головы, все в шлемах или шапках. И на флаге красовался только крылатый сокол Шохиры. Понятно, почему больше нет золотого льва на черном поле, знамени отряда наёмников, которым командовал Конан, будучи военачальником на аквилонской службе.

Слева я увидел на краю леса большой каменный дом в окружении лужаек и клумб. Поместье Валериана, самого крупного в западной части Шохиры землевладельца. Этого дворянина я никогда не видел, но был наслышан о его богатстве и могуществе. Теперь его дом выглядел брошенным.

Как, впрочем, и городок. По крайней мере, я почти не замечал взрослых мужчин. Женщин и детей хватало. Неужто мужчины собрали здесь свои семьи, рассудив, что так безопаснее? Когда я пошел по улице, множество глаз подозрительно следили за мной. Но никто ко мне не обращался с вопросами, а те, к кому обращался я, если и отвечали, то односложно и уклончиво.

В таверне считанные старики и калеки сидели у залитых пивом столов и разговаривали полушепотом, все дружно умолкли, стоило в дверном проеме появиться чужаку в изорванной кожаной одежде. И каждая пара глаз недоуменно уставилась на меня.

Я спросил насчет Хакона, сына Строма, и услышал от хозяина таверны, что Хакон уехал поутру в Тенитею, где стоят лагерем ополченцы, но должен вскорости вернуться.

Голод и усталость напомнили о себе. Я поел, чувствуя на себе вопросительные взгляды, а потом хозяин постелил для меня в углу медвежью шкуру, я лег и уснул как убитый. А вечером приехал Хакон, сын Строма, и разбудил меня.

Хакон — человек высокий, плечистый и жилистый, как и большинство жителей Западной Марки,— носил такой же наряд, как у меня: охотничья рубашка и штаны из оленьей кожи, с бахромой, и мокасины. С ним пришло полдюжины лесовиков; рассевшись на длинной скамье у двери, они поглядывали на меня над кружками с пивом.

Когда я назвался и заявил, что принес для Хакона весточку, присмотрелся ко мне и пригласил за стол, ломившийся под тяжестью кожаных кружек с пенным напитком. — Ведомо ли тебе, как обстоят дела в Тандаре? — спросил я.

— Сюда ничего достоверного не доходит, слухи одни.

— Вот для того я и пришел. С вестью от Бранта, сына Драго, губернатора Тандары, и от совета капитанов. И этот знак подтверждает, что мне можно верить.— С этими словами я макнул палец в пену и нарисовал на столе символ, тотчас его стерев.

Хакон кивнул, глаза его заинтересованно блеснули.

— Вот что велено передать,— продолжал я.— Тандара признала власть Конана. Она готова помогать его друзьям и давать отпор его врагам.

Тут он обрадованно заулыбался и тепло сжал мою смуглую руку грубыми пальцами.

— Вот и славно! — воскликнул Хакон.— Ничего другого я и не ждал.

— Разве могут тандарцы забыть Конана? — произнес я.— Ведь даже я, хоть был в ту пору только мальчишкой, запомнил, как он служил разведчиком в лесах Конаджохары. Когда к нам прискакал гонец и сообщил, что Пуантен поднял восстание, что Конан решил сесть на трон и просит у нас даже не добровольцев в армию, а лишь лояльности,— ответ наш был прост:

«Мы не забыли Конаджохару». После этого на нас двинулся по болотам барон Аттелиус, но мы устроили засаду в Малой пустоши и посекли войско на куски. Теперь, пожалуй, можно не опасаться нашествия на Тандару.

— Хотел бы я то же самое о Шохире сказать,— нахмурился мой собеседник.— Послали мы гонца к барону Тасперасу, а он в ответ: поступайте, как знаете. Сам он принёс присягу Конану, примкнул к повстанцам, но рекрутов на западе набирать не намерен. И барон, и Конан понимают, что Западная Марка должна охранять границу, здесь каждый боец на счету. Однако Тасперас вывел свои войска из крепостей, и теперь их гарнизоны состоят только из нас, лесовиков. На нашей земле не обошлось без мелких стычек, особенно в городах вроде Койаги, где много лояльных Нумедидесу помещиков. Но они частью сбежали в Каунавагу вместе со своими присными либо смирились и пообещали тихо сидеть у себя в замках,— к примеру, так поступил лорд Валериан Шондарский. Ушедшие лоялисты поклялись вернуться и всем нам перерезать глотки. Брокас, между прочим, уже выступил с войском и пересек границу. В Каунаваге он первый богатей и предводитель дворянства. Сюда доходят слухи о том, как знатная сволочь измывается над сочувствующим Конану простонародьем.

Ничуть не удивленный, я кивнул. Каунавага — самая большая, богатая и густонаселенная провинция Западной Марки. Тамошняя знать весьма влиятельна, чего не скажешь о нашей, тандарской. У нас титулованных особ с толстыми денежными мешками по пальцам можно пересчитать, и не дай Митра, чтобы их прибавилось.

— Брокас, пёс, требует, чтобы мы поклялись в верности Нумедидесу,— продолжал Хакон.— Сдаётся мне, этот болван вознамерился усмирить всю Западную Марку — авось за такую услугу Нумедидес сделает его своим наместником. Его армия состоит из аквилонской тяжелой конницы, боссонских лучников, каунавагских ополченцев, шохирских ренегатов. Сейчас он стоит в Койаге, это десять миль за рекой Огаха. А в Тенитее собралась уйма беженцев из разоренной им восточной земли. Но мы не боимся Брокаса, хоть у него и численное превосходство. Чтобы на нас напасть, необходимо переправиться через Огаху. А там хорошо укреплен западный берег и дорога завалена — коннице не пройти.

— А вот это уже напрямую относится к моей задаче,— сказал я.— Мне разрешено предложить подмогу: сто пятьдесят лесовиков. Понимаю, это не бог весть что. Но тандарское войско не сражается на чужой земле, такой уж у нас обычай. Даже не будь его, мы бы не смогли дать больше, поскольку сейчас идет война с кланом пантеры.

— Что ж, это хорошая новость для нашего командира.

— Как?! — воскликнул я.— Разве не ты командуешь гарнизоном Кваньяры?

— Нет,— ответил Хакон.— Дирк, сын Строма, мой брат.

— Эх, знал бы — сразу бы к нему пошёл,— вздохнул я.— Брант, сын Драго, думает, что ты здесь главный. Впрочем, не важно.

— Ну, еще по кружечке, и мы пойдем в крепость, так что Дирк получит известие из первых рук. Что же до меня, то мой потолок — маленький отряд разведчиков. Командовать целой крепостью очень уж хлопотно.

Как я вскоре понял, Хакон и вправду не годился в начальники большому отряду, очень уж рисков и тороплив. Хотя и отчаянной храбрости ему было не занимать.

— Как я понял, на границе с вашей стороны не войско стоит, редкая цепь сторожей,— заметил я.— А что пикты?

— Мы договорились о перемирии, они слово держат,— ответил Хакон.— Вот уже который месяц на границе тихо. В смысле, нет серьезных боев, ну а поединки — обычное дело.

— Похоже, усадьба Валериана брошена.

— Нет, Валериан там, с горсткой челяди. А вот где его дружина, неизвестно. Куда-то он ее отослал. Кабы не его посул держаться в стороне, мы бы его посадили под замок. Пикты себе позволяют якшаться с очень немногими из белых, и Валериан — в их числе... А ну как он подговаривает дикарей к набегу — мы тогда враз окажемся меж двух огней. К нему прислушиваются ястребы, рыси и черепахи. Говорят, он даже побывал в стойбищах волков и вернулся живым.

А вот это очень и очень странно, подумал я. Племя волка — это название знаменитого своей воинственностью и свирепостью союза нескольких кланов. Его земли лежат на западе, за охотничьими угодьями трёх упомянутых Хаконом племён. И хотя обычно волки держатся в стороне от границы, жители Шохиры привыкли учитывать угрозу их яростного нашествия.

Хакон глянул на вошедшего в таверну долговязого мужчину в сапогах, коротких штанах и алом плаще.

— Валериан собственной персоной,— шепнул он мне.

Я вздрогнул от неожиданности и тотчас оказался на ногах.

— Это же он,— показал я рукой.— Он был ночью по ту сторону границы, в стане ястребов, любовался танцем меняющейся змеи!

Валериан услышал и резко повернулся ко мне. От его лица отлила кровь, глаза блеснули, как у пантеры. Хакон тоже резко встал.

— Да что ты говоришь?! — вскричал он.— Валериан пообещал...

— Плевать! — воскликнул я в гневе, устремляясь на высокого помещика.— Я лежал в кустах тамариска и видел всё! Ни с каким другим не спутаю эту мерзкую физиономию! Клянусь, он там был, голый и раскрашенный, как самый настоящий пикт...

— Лжешь, демон тебя побери! — вскричал Валериан и сорвал с себя плащ одной рукой, а другой схватился за меч.

Но прежде чем он успел обнажить клинок, я налетел на него и повалил на пол. Он вцепился мне в горло, брызгая слюной, как безумец, и исторгая проклятия. Раздался частый топот множества ног, а затем мускулистые мужские руки растащили нас в разные стороны. Они крепко держали Валериана, а тот, белый как мел, стоял, и скалился, и злобно шипел, и сжимал в кулаке оторванный ворот моей рубашки.

— Отпустите меня, собаки! — рычал он.— Уберите сивые лапы, смерды! Я всажу этому клеветнику в челюсть крюк и подвешу...

— Нет никакой клеветы,— перебил я спокойно.— Ночью я лежал в кустах и видел, как старый Тейанога вытащил из сына вождя воронов душу и поместил её в тело древесной змеи. Это моя стрела уложила шамана. И тебя я там видел. Ты, белый человек, голый и раскрашенный, был в племени своим.

— Если это правда...— начал Хакон.

— Правда, и есть доказательство!— перебил я. — Да вы сами посмотрите! На грудь!

В схватке я успел порвать на Валериане спереди камзол и рубашку, и в тусклом свете таверны теперь виднелись расплывчатые контуры белого черепа. Пикты его рисуют лишь в одном случае: когда замышляют войну с белокожими. Должно быть, негодяй пытался смыть, но у дикарей очень стойкая краска.

— Разоружить! — приказал побледневший от ненависти Хакон.

— Отдай ворот,— потребовал я, но помещик плюнул в меня и засунул добычу себе за пазуху.

— Бунтовщик! — прорычал он.— Я его привяжу к петле, которая затянется на твоей шее.

Хакон, похоже, не знал, как поступить.

— Отведем его в крепость,— предложил я. — Пусть решает командир. Явно неспроста этот негодяй участвовал в танце змеи. Те пикты раскрасились к войне, и Валериан, судя по рисунку на груди, намеревался им в этом деле пособить.

— Просто не могу поверить, клянусь великим Митрой,— сокрушался Хакон.— Чтобы белый человек да обрёк своих друзей и соседей этим размалеванным демонам!

Помещик на это ничего не сказал. Двое крепких лесовиков держали его за руки, а он кривил тонкие губы, скалился и рычал, в глазах пылали жёлтые адские огни. Самый настоящий безумец!

А Хакон все колебался. Отпустить Валериана он не мог — ведь этот негодяй совершил преступление, он замышлял сдать врагу крепость.

— Но народ потребует объяснений аресту,— сам себе возражал командир разведчиков,— и, когда узнает, что пикты раскрасились для войны, поднимется паника. Давайте-ка вот что сделаем. Посадим Валериана под замок и вызовем Дирка. Пусть он сам разбирается.

— По мне, так это очень опасная полумера,— хмуро предупредил я,— но главный здесь ты, тебе и решать.

Мы осторожно вывели предателя через чёрный ход и доставили в тюрьму. Очень кстати пришлись сумерки, никто из посторонних на нас внимания не обратил; почти все горожане уже сидели по домам. Тюрьма — небольшая бревенчатая изба — стояла наособицу от города, из чётырех камер только одна не пустовала, в ней томился жирный громила, чья вина заключалась в пьяной уличной драке. На нового узника он вытаращился в крайнем изумлении. А Валерий не обронил ни словечка, когда Хакон запирал за ним решетчатую дверь и отдавал помощнику приказ сторожить. Но в демонических глазах на бледном, как смертная маска, лице все пылал огонь. Негодяй даже проводил нас дерзким хохотом.

— Ты оставил только одного сторожа? — спросил я у Хакона.

— А что, мало? — удивился он.— Никто не придет на выручку Валериану, а ему самому нипочем не вынести дверь.

Я не разделял уверенности Хакона, но, как ни крути, меня его дела не касались. Поэтому я смолчал.

Мы отправились в крепость, и там я поговорил с Дирком, сыном Строма, управлявшим городом в отсутствие Джона, сына Строма, которого Тасперас назначил губернатором. Сам Тасперас командовал отрядом ополченцев под Тенитеей.

Выслушав мой рассказ, он помрачнел как туча и пообещал, как только выдастся свободное время, побывать в тюрьме и допросить Валериана. Правда, он сомневался, что предатель заговорит, ведь этот знатный подонок славится упрямством и спесью. Джон обрадовался предложению от Тандары и сказал, что найдёт кого послать с ответом, если я пожелаю задержаться в Шохире. Я пожелал.

Потом я вернулся в таверну, чтобы хорошенько выспаться, а поутру вместе с Хаконом отправиться в Тенитею. Он получил от своих разведчиков донесение, что Брокас по-прежнему стоит лагерем. Дожидается, когда Валериан поведёт пиктов через границу, предположил я. Хакон же по-прежнему сомневался и мои доводы пропускал мимо ушей: Валериан, говорил он, давно уже на короткой ноге с пиктами, вот и в этот раз, наверное, побывал у них просто с дружеским визитом. Так ведь еще ни один белый человек, возражал я, как бы близко ни сходился с дикарями, к танцу змеи допущен не был. Никаких сомнений: Валериана приняли в клан на правах родича.


Глава 3


Я проснулся внезапно и резко сел на своем ложе. Увидел, что окно распахнуто настежь — не только рамы, но и ставни. Комнату не боялись проветривать, она находилась на втором этаже, и не было рядом дерева, по которому смог бы взобраться вор.

Но ведь какой-то шум разбудил меня. В окне я видел звёздное небо, частью скрытое бесформенным, изрядной величины силуэтом. Я спустил ноги с кровати и, нашаривая топорик, выкрикнул: «Кто?» Таинственный гость с потрясающей быстротой оказался рядом, и я не успел даже встать, как что-то захлестнулось на шее, сдавило, перекрыло путь воздуху. Почти к самому лицу моему придвинулась смутная и страшная образина, но толком разглядеть удалось лишь пару горящих красных глаз да заостренную кверху голову. В нос мне ударило острое звериное зловоние.

Удалось поймать запястье — волосатое, как у обезьяны, широкое, со стальными мышцами. Тут же мне под другую руку попался топорик, я его вскинул и с одного удара проломил череп. Тварь отвалилась, а я выпрямился, задыхаясь, кашляя и дрожа. Нашёл кресало и трут, зажег свечу и с изумлением увидел простертое на полу чудовище.

Оно было человекообразным, но все какое-то кривое, бесформенное, покрытое густым мехом. Длинные черные ногти — ни дать ни взять, когти зверя. Скошенная нижняя челюсть, низкий лоб — как у обезьяны. Я догадался, кто это. Мы их называли чаканами, полулюдей, обитающих в глубине леса.

Тут раздался стук в дверь, а затем и голос — Хакон явился выяснить, что случилось. Я предложил войти. Он вбежал с топором в руке и при виде мертвеца вытаращил глаза.

— Это же чакан! — ахнул он.— Я таких встречал далеко на западе! А что это у него в лапе?

У меня по коже мороз прошел — тварь сжимала в окостенелых пальцах тряпицу. Ту самую, которую попыталась затянуть на моей шее.

— Эти существа — превосходные нюхачи, даже борзым собакам нечета,— медленно объяснял Хакон.— Доходили слухи, будто пикты их ловят и приручают, чтобы врагов выслеживать. Но как Валериан ухитрился обзавестись чаканом?

— Того не ведаю,— проворчал я,— но кто как не он мог дать мой воротник зверю, чтобы тот нашел меня по запаху и удавил? Надо идти в тюрьму, и немедля.

Хакон разбудил своих людей, и мы устремились в тюрьму. Но нашли только сторожа, лежащего с перерезанным горлом на полу в бывшей камере Валериана. Хакон застыл, будто в камень обратясь, а несколько мгновений спустя раздался слабый зов из соседней клетки. Через решетку на нас смотрел бледный пьянчуга.

— Сбежал Валериан,— сообщил он.— С час назад лежу это я на нарах и вдруг просыпаюсь от какого-то звука. И вижу: из теней появляется незнакомая темная женщина и идет прямо к сторожу. Он лук вскидывает и велит остановиться, а она только смеется. И от этого смеха он в оцепенение впадает, стоит столбом и таращится... А она у него нож из-за пояса выхватывает и по горлу — вжик! Тут ему и конец. Ведьма берет его ключи, отпирает дверь, и выходит Валериан, хохочет, будто выпущенный из преисподней демон, и целует спасительницу, и она радуется вместе с ним. Между прочим, она пришла не одна — следом в тюрьму проскользнула какая-то тварь, страшная, хоть я и почти ничего не разглядел, фонарь, что под притолокой висит, очень уж слаб. Но я слышал, как ведьма сказала: надо бы и этого олуха прикончить, к чему нам свидетели. Видит Митра, я едва сам не окочурился с перепугу, лежу и не дышу. А Валериан в ответ: да он же пьян мертвецки, какой из него свидетель? Меня пьяницей назвал, каково? Вот попадись он мне, ужо посчитаюсь... Когда выходили, он сказал, что велит своему слуге исполнить одно поручение, а потом они пойдут в хижину на берегу Рысьего ручья и там встретятся с верными людьми, что прячутся в лесу с тех пор, как он их выслал из усадьбы. Сказал, к ним придет Тейанога, после чего они пересекут границу и примкнут к пиктам. Чтобы потом привести дикарей сюда и перерезать нам глотки.

В сиянии фонаря Хакон был бледен, как сама смерть.

— И что же это за женщина? — поинтересовался я.

— Его любовница,— ответил Хакон.— В ней половина крови ястребов, половина — лигурийцев. Ее еще называют ведьмой Скандары. Слыхал я об этой мерзавке, но видеть не случалось. Выходит, зря я не верил тому, что рассказывают о ней и о Валериане.

— Надо же, а я-то думал, что прикончил старика Тейаногу,— пробормотал я.— Своими глазами видел, как дрожало над его грудью оперение стрелы. Неужто он от смерти заговорен?

Ну да ладно. Что делать будем?

— Надо пойти на берег Рысьего ручья, к той хижине, и всех перебить,— решил Хакон.— Если пикты пересекут границу, здесь воцарится сущий ад. А у нас бойцов в обрез — ни из крепости подмоги не получить, ни из города. Ничего, своими силами обойдемся. И не важно, сколько людей будет на Рысьем ручье,— мы их захватим врасплох.

Мы вышли сразу же, не дожидаясь, когда рассветет. Кругом стояла тишина, мерцали сквозь дымку звезды. На западе высился безмолвный лес, от него веяло первобытной свирепостью, немой угрозой.

Продвигались мы гуськом. Лук с натянутой тетивой — в левой руке, топорик — в правой. По росистой траве мокасины ступали совершенно бесшумно. Мы растворились в чаще и вскоре нашли тропу, что петляла меж дубов и ольхи. Тут отряд растянулся, чтобы между каждым было футов пятнадцать. Хакон шагал впереди. Неожиданно мы спустились в травянистый овраг и увидели тусклый свет, он сочился через трещины в ставнях. Вот она, хижина!

По сигналу Хакона мы остановились, и он шепотом приказал своим людям ждать. Мы с ним отправились на разведку. Подкрались к часовому и споро убрали этого шохирского изменника,— возможно, он услышал наше приближение, но не успел даже пикнуть. Я никогда не забуду, с каким свирепым удовлетворением Хакон выпускал воздух через стиснутые зубы, погружая нож в сердце врага.

Припрятав тело в высокой сырой траве, мы подобрались к стене хижины и рискнули посмотреть в трещины. Увидели Валериана с яростно горящими глазами. Его любовницу, смуглую красавицу дикарку в набедренной повязке из оленьей кожи и расшитых бисером мокасинах, с золотой узорчатой лентой, стягивающей на затылке иссиня-черные волосы. Полдюжины шохирцев, мрачных громил в крестьянских куртках и штанах из шерсти, с тесаками на поясах. Троих лесовиков в одежде из оленьей кожи. Несколько гандерландцев, одетых в кольчуги и блестящие поножи, крепышей с соломенного цвета волосами, выбивающимися из-под шлемов. Гандерландца в наших краях проще простого узнать по стальному цвету глаз, резкому акценту и ловкости в обращении с мечом и кинжалом. Это очень хорошие бойцы, безжалостные, дисциплинированные. Их охотно принимают к себе в дружины крупные землевладельцы.

Мы послушали их разговор и смех. Валериан хвастал, как он сбежал из тюрьмы, а затем подослал своего помощника к «проклятому тандарцу». Шохирские ренегаты сулили всяческие кары бывшим друзьям. Лесовики больше помалкивали да слушали. Гандерландцы держались непринужденно, шутили, пряча под маской веселья беспощадную натуру. А девушка-полукровка, которую остальные звали Кварадой, хохотала и поддразнивала Валериана, который ей отвечал хмурыми улыбками.

Хакон дрожал от злости, слушая, как негодяй обещает соблазнить пиктов, повести их за собой через границу и ударом в спину разгромить шохирцев, когда Брокас обрушится на них из Койаги.

Вдруг раздался легкий топот, мы прижались к стене и увидели, как отворяется дверь и входят семеро пиктов — грозных воинов в раскраске и перьях. Их привел Тейанога, грудь его была в бинтах,— все-таки моя стрела продырявила эти могучие мышцы. Неужто старик и впрямь оборотень, которого нельзя убить оружием смертных? Сам он именно это утверждал, и многие верили.

Мы с Хаконом не шевелились, целиком обратясь в слух. Старый демон принёс вести. Если не будет заключен союз с сильным племенем волков, ястребы, рыси и черепахи не решатся на набег. Пока-де они будут драться с шохирцами, на их земли обрушатся волки и все разорят. А значит, сказал шаман, надо собирать совет вождей на краю болота Призраков, а этому не бывать, если не удастся замирить волков с живущими на болоте ящерицами. Так что Валериан должен пойти на болото Призраков и потолковать с ящерицами — может, тогда волки согласятся примкнуть к другим.

Хакон велел мне ползти за нашими, и я понял: он решил напасть, несмотря на то, что у врага численное превосходство. Но мне и самому не терпелось ударить, до того возмутил меня подслушанный гнусный план. Я бесшумно прокрался назад, и, как только мы с товарищами приблизились к Хакону, он устремился к двери и обрушил на неё боевой топор.

Мы же, не теряя ни мгновения, разбили ставни и пустили в окна стрелы.

Охваченный паникой противник даже не пытался удержать постройку. Погасли второпях сброшенные свечи, но было поздно — в хижине возник пожар, помогая нам бить без промаха. Толпа ринулась в двери, несколько человек легло в проёме, но другие выскочили и схватились с нами. Храбрости хватило ненадолго — уцелевшие бросились врассыпную и исчезли в чаще, возле хижины остались только убитые гандерландцы, шохирцы и пикты. А в хижине замешкался Валериан со своей девицей. Но вот они выскочили, и полукровка с хохотом ударила чем-то оземь. Раздался звон стекла, и вмиг все кругом заволокло зловонным дымом, под его прикрытием негодяям удалось бежать.

В отчаянной схватке нас уцелело лишь четверо, но мы сразу пустились в погоню, отправив раненого товарища в город — рассказать о случившемся.

След уводил в гущу леса.


Synopsis.png

   Вернуться в категорию Синопсисы.